Право, пора, поводырь, проснись, голову подыми,
Стан распрями да выгляни, наконец, в окно.
Отчего так пахнет снаружи кузницей и лошадьми
И слова долетают сельские: "жмых", "толокно"?
Помнишь ли ты хоть имя того, кто нам дал ночлег?
Надо бы восвояси, но нет, всё гостим, гостим.
Ладно покуда осень, тепло. А выпадет снег -
Что мы будем делать с тобой, милый мой Августин?
Впрочем, и дома теперь бы ты наверняка скучал.
Всё бы писать собирался, варьировал бы нажим.
Всё бы молчал среди пепельниц, бумагу бы размечал,
Ввысь бы глазел, и небо тебе казалось бы не чужим.
Жаль, не видал ты его оттуда, с тех галерей,
Меж каковыми и мой был протянут канатный шлях.
Страшное небо, страшное небо, нет ничего страшней.
Чёрные бывают в нём ангелы, с кортиками, в вензелях.
Я ведь не век на согнутых шаркал, кочек боясь и дыр.
Раньше-то важно шагал, вышагивал, вышивал по канве.
Но налетели чёрные, справились, выбили балансир.
С тех-то я пор иначе как ощупью уж и не двигаюсь по Москве.
Трогаясь с места, дёргаюсь. Выветрился, иссяк.
Весь обмелел, как рекам иным не грезилось и во сне.
Будет ли так и впредь? Допускаю, что будет ещё и не так.
Если писать соберёшься всё же, то не пиши обо мне.
Или пиши, но по методу дядьки и бузины, не шлифуя фраз.
Слов не вяжи, пускай не стыкуются, не имеют лица.
Вроде того, что, дескать, тенденции упразднены. Септаккорд погас.
Ягодой, мол, валяется легенда бывшего колеса.
