Не в архиве при лампаде, не на Мойке в Петрограде, не в роще у ручья, -
На московской Маросейке поместился на скамейке я.
В книгу взором я упёрся. Что читал - не помню - Бёрнса? Хармса? - не помню что.
Но легко, без проволочек, одолел примерно строчек сто.
Не мечтая о скандале, принялся читать я дале.
Но - еле принялся - села на скамейку дама, из одних суставов прямо вся.
Только что в ларьке, где было дёшево, она купила отечественных кур.
Два кота, что рядом спали, встрепенулись и сказали "мур".
"Надо же! - вздохнула дама, - это же кошмар и драма: семь сорок за кило!"
...А вокруг Москва гудела, солнце жгло, к июлю дело шло...
"Жулики! - взметнулась дама. - Не товар, одна реклама, не куры - смех и грех.
Нет от этого товара ни бульона, ни навара, эх.
Чтоб у них труба сломалась! Жулики! - не унималась дама, - побей их Бог!
Мясо где? Сплошные кости. А у нас во вторник гости, ох.
Ни за что, - взревела дама, - не приму такого срама, лучше обратно сдам!"
...И пошла сдавать обратно купленный почти бесплатно хлам.
Шевелиться не имея повода, сидел себе я, обликом не светлел.
А кругом, гудя и воя, город каменный от зноя млел.
Кашлял он и задыхался. Я же вновь уткнулся в Хармса, не молвил ничего.
Небо наземь не спустилось, но в душе моей сгустилось некоторое хамство.
