Двенадцать лун на знамени моём,
И панцирь твёрд, и шпага тяжела.
Я рыцарь-тень, блуждающий верхом
В зелёном, как заросший водоём,
Краю; и мгла, лежащая кругом,
Коню и мне глаза заволокла.
Я следую невидимой тропой,
Прислушиваясь к небу и к густой
Листве, - но вероятнее всего,
Что небо мне не скажет ничего.
И джунгли мне не скажут ничего.
А только зверь пробежит иногда
В стороне, таясь и ступая легко,
Оберегая от мелких колючих растений
Давнюю рану...
Мой светлый конь отважен и крылат,
Он молод - и поэтому силён.
Он лучше слышит то, что говорят
Стволы, и каждый новый аромат
Ему, коню, понятнее стократ,
Чем мне. Но я прозрачен, как и он.
Я тоже миф, хотя и не такой
Стремительный, как этот молодой
Скакун, ещё не знающий того,
Что небо нам не скажет ничего.
И джунгли нам не скажут ничего.
А только птица мелькнёт иногда,
Улетая в дальнюю тёмную глушь
Той самой чащи, куда,
Сколько б я ни скитался,
Вряд ли доеду...
А в той глуши, веками невредим,
Стоит шалаш - бессонное жильё.
Там дева-тень, прозрачная как дым,
Ночей не спит под кровом травяным.
И влажный ветер с деревом сухим
Поют над обиталищем её.
Она не спит. И дерево скрипит
Всё жалобней, пока она не спит
И плачет - вероятно, оттого,
Что небо ей не скажет ничего.
И джунгли ей не скажут ничего.
А только гром подпоёт иногда
Тем двоим над крышей её,
Обещая всему континенту
Большие дожди в феврале
И жаркое лето...
